(эмоции. просто эмоции)

      Этот вечер стал особенным. Всё, что происходило днём, не имело больше никакого значения. То есть, имело, конечно, и завтра я проснусь и буду строить свои мысли и планы дальше, но пока – пока я помнила только это незабываемое ощущение обретения утраченного…
      Мы отпраздновали новоселье Селезина не то чтобы громко или с шиком – но хорошо. Во время прогулки рядом с домом жреца я нашла очаровательного белого медвежонка, который увязался за мной, и я решила, пусть идёт, если желает, и так он остался со мной… Что ж, будет мне, о ком заботиться, будет, кому встречать меня, когда я возвращаюсь домой…
      А после праздника Селезин привёл нас на вершину горного хребта полюбоваться закатом… И всё, что происходило там, пробудило во мне то дитя, каким я была ещё при жизни папы; холодный, но такой ласковый ветер своим потоком омывал мою душу, и она очищалась, очищалась от обид, тревог, сомнений и тоски, и мне стало так хорошо, что захотелось наплевать на всё и рассказать моим спутникам о том, где я была, честно расспросить о том, что происходит, и казалось – они рассмеются и, пожав друг другу руки, раскроют свои карты, интриги и планы, и мы вместе, перестав валять дурака, сплотим нашу гильдию для борьбы с настоящим врагом – Плетью… О, если бы я была тем самым ребёнком, каким была, честно говоря, до совсем недавнего времени, я бы даже поверила в это – но не теперь, не теперь. Нельзя говорить всё. Я и так доверяю им почти без оглядки, и скрываю только то, что беседовала нынче с троллем из клана Боевой песни – просто хочу довести начатое до конца сама, не хочу, чтобы мной крутили в моих отношениях с другими существами. А крутят мной они по-страшному, понимала я в тот момент и всегда, но от этой мысли я почему-то только и смогла, что улыбнуться. Вот они, сидят передо мной, у разведённого мной костра, все пожившие, все настрадавшиеся, и у каждого судьба уникальна, и каждому нужны тепло и забота, как бы они это в себе ни отрицали – какая разница, что они делают со мной!.. И я поклялась себе, что независимо от того, хочет кто-нибудь из них мне зла или нет, я сделаю их хоть на капельку счастливей. Вот на изнанку вывернусь, а сделаю. В конце концов, все мы смертны, так чего же бояться предательства или боли, когда самое главное – счастье, и если ты можешь кому-то подарить частичку тепла, заслужить чью-то улыбку – почему бы этого не сделать?
      Я смотрела на закат. Люблю здешнее светило, зовущееся Солнцем. Его улыбка напоминает мне улыбку Наару, и я тоже улыбаюсь, когда смотрю на него. Я люблю весь этот мир, хоть он и не родной для меня. И я буду защищать его. Обязательно буду. И любая скверна отступит, пока есть настоящие, живые – да вот они, передо мной.
      Трудно сказать, что я почувствовала, когда Вейл обнял меня. Я только подалась в ответ, с трудом сдерживаясь, чтобы не прижаться к нему всем существом – потому что так меня обнимает только брат, и так редко мы с ним видимся, что подобное проявление тепла сразу так трогает за душу… Трудно сказать, что я чувствовала, пожимая лохматую лапу Алайо, которую я чту другом, несмотря на то, что предполагаю её своей погибелью; что-то далёко-родственное кажется мне во всём её существе, что-то не обретённое мной, но всё же познанное, какое-то таинство, свершённое однажды, в час её рождения… Трудно сказать, что я чувствовала, когда мы шли с Селезиным вдвоём обратно, и когда он подарил мне эти милые цветики (ах, я вновь почувствовала себя женщиной, как давно мне не дарили цветы! Не на фронте же этим заниматься, право слово), и когда мы говорили с ним, и он спрашивал, а я честно отвечала… Трудно. Но одно я знаю точно: сегодня я ложилась спать с умиротворением, забралась под ласковое одеяло и засыпала, обняв медвежонка и глядя в окно на бескрайнее террокарское небо. Не было печали и тревоги, и мне отчётливо слышались голоса деда, отца и брата, беседующих у камина, песня матушки у моей кровати, трещание награндских цикад и тихое потрескивание огня в очаге. Скоро Светоч. И я не забуду клятву, данную сегодня.